«Арсенал охотника» № 1 (январь) 2015 г.

Дневник русского. Часть вторая

Вчера и сегодня — счастливые дни моей жизни. Видать, и впрямь — «не случайно, не напрасно», говоря словами митрополита Филарета (Дроздова), нам жизнь дана. Многокаверзная подготовка и успешная запись знаменитых Ростовских звонов позади.

еперь надо будет прошибать выпуск пластинки, а ведь помогать никто не торопится. Выжидают. Чего только не пришлось выслушать за последние две недели от членов парткома Министерства культуры СССР: и «опиум», дескать, сею, и не на ту мельницу воду лью. И все из­за того, что не стал испрашивать разрешения на запись звонов в Управлении музыкальных учреждений Министерства. А зачем, собственно, спрашивать? Они что, не знают, что в России по пальцам одной руки сосчитать можно уцелевшие звонницы? Редко где на колокольне увидишь колокол. А и есть колокол, то немой, без языка — в злобе и остервенении с корнем вырвали. Кому, как не музыковедам, знать, что колокольный звон — ярчайшая страница нашей культуры. С глубокой древности он сопутствовал жизни народа, созывая на битву, оповещая о пожаре, мерно и торжественно провожая людей в последний путь, радостно приветствуя возвращение героев с поля брани. Кого только из русских композиторов ни привлекало богатство колокольных звонов: Глинку, Мусоргского, Чайковского... Вот бы маститым музыковедам, окопавшимся в Управлении музыкальных учреждений, взять на себя смелость по спасению сдаваемых в утильсырье колоколов и бесследно исчезающих местночтимых звонов по всей Руси Великой. Не тут­то было. Когда скромная учительница русского языка и литературы Мария Николаевна Тюнина предложила в прошлом году отметить 1100­летний юбилей Ростова Великого звонами, ее и слушать в министерстве никто не стал. Руками замахали — какая еще там музыка на колокольне? А тут в «Известиях» появилась статья художника Ильи Глазунова «Что помнить, чем гордиться». Мария Николаевна написала ему письмо. Уезжая в командировку в Италию, художник отдал письмо мне. Я решил, что более всего заинтересуется Ростовскими звонами Всесоюзная студия грамзаписи. Куда там! У них план записей сверстан аж на пятилетку вперед, и все сплошь классики: Ван Клиберн, Гершвин, Коган, Ростропович. Поиски выхода из положения привели меня на Киностудию имени Горького. Слава Богу, руководство киностудии и звукооператор А. С. Матвиенко, с которым я познакомился, с интересом отнеслись к моему предложению. Сразу же нашлись и деньги, и пленка, и стереофоническая аппаратура. Дирижировать ростовским «оркестром» по предложению архитектора­реставратора П. Д. Барановского пригласили искусствоведа и музыканта с лагерным стажем Н. Н. Померанцева.

Пытался я дозвониться до писателя Л. М. Леонова. Уж очень хотелось, чтобы он с нами поехал в Ростов Великий... Незадолго до этого у меня была мимолетная, но весьма значительная встреча с Леонидом Максимовичем. Я пришел подписывать письмо в связи со сносом зданий в Зарядье и намечавшимся строительством. Зарядье для Леонова — родные места: он там родился.

Разговор наш был кратким.

— А что это у вас в портфеле? — спросил неожиданно Леонов.

— Книги.

— И какие же это книги? — усмехнулся он.

— Достоевский.

— И что же?

— «Еврейский вопрос», к примеру.

— Ах вона что­о­о, — понимающе протянул Леонов. — Вы извините, сейчас я в работе. Вот вам мои телефоны — домашний и на дачу. Давайте как­нибудь встретимся...

За суетой мы так и не встретились. Поездка Леонова в Ростов тоже не состоялась. А жаль. Леонов лучше, чем кто­либо, написал бы об этом. Его услышала бы вся Россия.

Поскольку разрешение местных властей было мною получено заранее, то оставалось только согласовать вопрос с пожарными. Народ они серьезный и предусмотрительный. А вдруг придет кому­то в голову, что зазвонили по случаю вселенского потопа или чего­нибудь в этом роде? Словом, сделали объявление по радио. И, кстати, правильно поступили. Когда мы приехали вчера и поднялись на колокольню, дружина звонарей уже ждала нас. Познакомились. Старшему из них, А. С. Бутылину, — восьмой десяток. Остальные ненамного от него отстали. М. С. Урановский — потомственный звонарь, из монастырских. Н. Г. Королев тоже до революции звонил. Еще мальчишками забирались на звонницу П. А. Шумилин и В. М. Чушкин. Дело знают. Старики выглядели по случаю строгими и торжественными. Говорить нам долго не пришлось. Все заранее было подготовлено. Вместе с реставратором Ростовского кремля В. С. Баниге звонари проверили и наладили колокола, восстановили систему цимбален, припомнили, что и как.

Все ростовские колокола расположены на звоннице в один ряд. Звонари становятся так, чтобы видеть друг друга и соглашаться в такте, — это одно из условий гармонии. Ростовские звоны исполняются пятью звонарями, причем язык Сысоя раскачивают два человека. Звон производился на три различных настроя по особым нотам, составленным Аристархом Израилевым. В 1884 году в Петербурге вышла его книга «Ростовские колокола и звоны». В ней исследователь воспроизводил нотную запись древних звонов. По чертежам Аристарха Израилева в конце прошлого века были сделаны специальные камертоны. На Всемирной Парижской выставке эти камертоны и исполняемые на них Ростовские звоны были удостоены Гран­при и золотой медали. Есть такая русская пословица: «На Москве звонят, а в Вологде слышно». Выходит, что не только в Вологде, а и во всем мире слышно.

Досужие люди насчитывают чуть ли не десяток звонов и их вариаций: Ионинский, Акимовский, Егорьевский, Ионафановский, Будничный... И каждый чем­нибудь да не похож на предыдущий и мелодией, и количеством колоколов, и ритмом.

Весело, словно школяр на перемену, разрезал тишину маленький зазвонный колокол­камертон. Его радостный, чистый голос не утихает минуту­две, пока не проснутся колокола побольше. Затем они своими тенорами разбудят колокола­баритоны. И наконец я слышу сиплый, словно севший на запятки, басовый гул главного колокола — Сысоя. Звонница ожила, началось действо — Ростовские звоны. Надо было видеть лица звонарей в тот момент! Они как бы сбросили с плеч по два десятка лет. Одухотворенность и какой­то природный артистизм я увидел в лицах и в самих движениях стариков­звонарей. Особенно мне запомнился А. С. Бутылин. Строгое мужественное лицо и сам его образ чем­то неуловимо напоминают народного воителя за добро и справедливость Николу Можая с иконы старинных ростово­суздальских писем.

Нетерпеливо, едва дождавшись своей очереди, напористо вступили, соревнуясь, Баран и Голодарь. Голуби, до сих пор только вертевшие головами, сидя на бревнах колокольных перекладин, словно от выстрела разом взмыли вверх. На радость детворе, начали они свое представление. Большая стая их как по команде разделилась на две группы. Словно летчики на параде в Тушине, каждая выполняет свои излюбленные колена: кувыркается, падает вниз камнем, а потом сомкнутым строем идет на бреющем полете. Красота, да и только!

Звонари весело переглянулись меж собой и еще наддали жару. В руках у них веревки, концы которых привязаны к языкам колоколов. Звонить в колокола — это не просто дергать за веревку. Здесь надобно искусство. Каждый звонарь — музыкант: и на гармошке, и на мандолине, и на гитаре — мастер.

Пальцы поочередно с силой касаются веревки, словно звонари перебирают струны гусель. Звук то падает, то вновь набирает силу. Звонари играют свободно, каждый раз импровизируя по ходу музыкального спектакля. Тут не до академической строгости, идет истинно народное действо!

Руками звонари играют как на гуслях и балалайке, а в ногах у них огромные цимбалины, похожие на тяжелые железнодорожные шпалы. Толстые веревки идут к языкам больших колоколов. Истинное удовольствие не только слушать, но и смотреть на звонарей во время исполнения звонов. Даже в лютую стужу звонари не одеваются тепло. В легкой фуфайке и то жарко. Каждый старается как может, от всей души. А ведь чуть было не утеряли у нас в отечестве, и в Ростове даже, секрета звонарного искусства. Считали, что после войны и звонарей­то в живых не осталось. Долгие годы в городе стояла немота, языки колоколов были обвязаны тряпьем и притянуты к каменным столбам.

Сегодняшний день будет мне помниться долго. Погода солнечная, ясная, на дворе крепкий мороз. Вначале мы долго не могли избавиться при записи звонов на магнитную пленку от чириканья воробьев и курлыканья голубей. Встревоженные проснувшимися колоколами птицы подняли такой гвалт вблизи микрофонов, что заглушали чуть ли не самого Сысоя. Послушать звоны собрались не только горожане, но и жители окрестных деревень. Народу на соборной площади, на колхозном базаре у стен Ростовского кремля было столько, что и старожилы не могли припомнить подобного. Еще бы! Записывали Ростовские звоны! Давно я не видел такого праздника, с удалыми песнями, с бойкими частушками. Особенно старались девчата. Раскаты смеха слышались со всех сторон. Однако, как только с колокольни подавали знак, площадь замирала. Звонари без конца репетировали, по тактам отрабатывали каждый звон. То и дело слышалась команда: «Стоп. Начнем еще раз, сначала». Дольше всего не давался Ионафановский звон. Во время перекура А. С. Бутылин показал мне документ, датированный 1928 годом. Им предписывалось категорически «прекратить производство Ростовских звонов». «Не мудрено и забыть все, — как бы оправдываясь, говорили старики. — С тех пор лишь однажды звонили, в 1930­х годах, когда кинофильм «Петр I» снимали».

Когда все уже было закончено, собрали микрофоны, смотали провода на железные катушки и тонваген уехал, я вновь поднялся на колокольню. Там было пусто, никого уже не было и внизу под колокольней. Я подошел к Сысою, приставил ухо к холоду меди и услышал, как он тихо гудит и басит про себя, спустя три часа после звона.

Уже поздно. Луна выкатилась из­за озера, а я все не хочу идти в гостиницу. Брожу под арками торговых рядов, у кремлевских стен, меж древних соборов. И вдруг меня останавливает какой­то странный звук. Я долго не могу понять, откуда он. Поднимаю голову — и вижу трубящего кованого железного Ангела на старом флюгере. Еще и еще раз гляжу вверх и с улыбкой слушаю трубный глас Ангела: «Не гуди, не скрипи, милый. Страшного суда я не боюсь. Есть в моей жизни среди добрых дел запись Ростовских звонов. За них что­то зачтется и мне».

30 марта 1963 г.

На днях, только лишь я пришел на работу, меня пригласил к себе в кабинет начальник Управления внешних сношений Министерства Владимир Степанов. Не скрывая озабоченности и даже тревоги, он сообщил, что Илья Глазунов, ни с кем не посоветовавшись и не испросив визы, самовольно уехал во Францию, на Корсику.

— Погорели мы с тобой, — заключил Степанов. — Такие финты Илья твой выделывает... Ему совершенно наплевать, что с нас спросят больше всех. Ведь именно мы вытолкнули его в загранкомандировку. И далась ему эта Корсика...

— Не сомневайтесь, невозвращенцем Илья никогда не станет. Ни Италия, ни Франция не для него. Ему там делать нечего.

— А что для него?! — испытующе вопрошал Степанов.

— Россия — по самую гробовую доску.

— Гм­м... Так что же делать будем?

— Сейчас поеду к Нине Глазуновой и, если Илья действительно уехал на Корсику, скажу, чтобы позвонила в Аяччо. Там его надо разыскивать.

— Ты­то откуда знаешь?

— Знаю, — уверенно заявил я. — Не иначе как Наполеона Бонапарта захотел навестить. Это кумир его детства. Когда летом 1941 года Илья в толпе беженцев пробивался с родителями из пригорода к Ленинграду, то в рюкзачке была самая дорогая его реликвия — статуэтка Наполеона.

— Вот оно что... Тоже мне — Наполео­он, — протянул Степанов. — Скажи Нине, чтобы Илья сегодня же вечером был на спектакле в Ла Скала. Там будет посол Козырев, и чтобы Илья непременно глаза ему намозолил.

Все так и получилось. Вечером того же дня Илья преподнес жене посла свой скромный букет фиалок.

29 апреля 1963 г.

Из Рима на мое имя пришла в Министерство культуры СССР международная телеграмма. Как и положено, ее доставили в канцелярию. Меня вызвала министр Е. А. Фурцева. С недовольным видом она протянула мне бланк с лаконичным текстом — всего в четыре слова латинскими буквами:

PRISCHEL UVIDEL POBEDIL = POLUCHLEN.

— Что это за глупости? — сурово спросила Фурцева.

По ее тону я понял, что больше всего министру не понравилась недопустимая для официальной почты фривольная надпись: «получлен». Я объяснил, что в Риме в галерее «Nuovo Pese» открылась выставка Ильи Глазунова и что художник поспешил прислать реляцию по этому поводу. Судя по тексту, пригласившие Глазунова видные деятели итальянской культуры — Джина Лоллобриджида, Эдуардо де Филиппо, Николай Бенуа, Лукино Висконти, Энио де Кончини, Джузеппе де Сантиc солидарны с художником — выставка удалась.

— Зная, что содержание телеграммы обязательно доложат вам, Екатерина Алексеевна, — продолжал я, — Глазунов не преминул напомнить, что он до сих пор всего лишь кандидат в члены Союза художников — получлен.

Сменив гнев на милость, Фурцева расхохоталась:

— С Глазуновым не соскучишься. Вы давно его знаете?

— С прошлого года, после публикации в газете очерка писателя Сергея Смирнова о трудной судьбе талантливого художника.

— Вы, как я понимаю, тоже считаете Глазунова талантливым?

— Об этом свидетельствуют его картины, портреты, иллюстрации к русской классике, наконец, его яркая публицистика в защиту нашего национального культурно­исторического наследия.

— И что, действительно он языки знает?

— Итальянский выучил перед поездкой в Рим, читает по­немецки...

— Так кто ему мешает работать, как все? — вдруг взорвалась Фурцева, ударив кулаком по столу. — Никто из ведущих художников не верит в вашего Глазунова.

— А вот Сергей Михалков, Владимир Солоухин, Антонина Коптяева с интересом относятся к творчеству Глазунова.

— Да при чем тут писатели! Я о художниках говорю.

Разговор начал приобретать нежелательное направление.

— Да, Глазунов не похож ни на кого, но это вовсе не повод, чтобы после стольких успешных персональных выставок не принимать его в Союз художников. У него прекрасная профессиональная подготовка — окончил среднюю художественную школу, Академию художеств. Его однокашники давно уже члены Союза...

— А он все получлен, — перебила меня Фурцева, набирая номер телефона. — Сергей Васильевич, здравствуйте. Хотела посоветоваться с вами... О художнике Глазунове.

Разговор с председателем Союза художников С. В. Герасимовым был выдержан в почтительном и вместе с тем твердом тоне. Это Е. А. Фурцева блестяще умела делать еще со времен работы первым секретарем МК, а затем в Политбюро ЦК КПСС. Закончив разговор и открыв пухлую папку с входящей почтой, Фурцева дала понять, что аудиенция закончена.

— Посоветуйте Глазунову вести себя правильно, — сказала она, нажимая на последнее слово. — Если из посольства будут хорошие вести... В следующий раз свои реляции он полным титулом сможет подписывать. Вам все ясно?

Заехав после работы к Нине Глазуновой, которая ежедневно созванивалась с мужем, я передал ей наш разговор с Фурцевой. Впрочем, «наказ» министра или кого бы то ни было для Ильи ровно ничего не значит. В подобных случаях он любит повторять расхожую формулу, взятую из Маяковского: «Знает искусство рабочий класс и понимает не хуже вас».